Время в долг - Владимир Казаков
Шрифт:
Интервал:
– Пилоту Борщ выруливать разрешаю! Не прокисни в такой жаре!
Сейчас же получил ответ:
– Обращайтесь с почтением: уже не пилот, а командир звена.
Диспетчер ухмыльнулся, морщины у его глаз стали веселыми-веселыми.
– Поздравляю с временным повышением!
– Гм… мы… – озадаченно поперхнулся тенорок Борща.
«Вольности допускает», – поморщился Терещенко и хотел сделать замечание, но его опередили. Из динамика вырвался резкий голос:
– Я – 882. Нарушаете правила радиообмена. Вторично прошу разрешить выруливание со стоянки!
«Молодец!» – похвалил летчика Терещенко и через плечо диспетчера заглянул в плановую таблицу. Против индекса 882 он увидел фамилию Романовского. Терещенко перевел взгляд на магнитофон, неутомимо записывающий все разговоры но радио, и сказал замешкавшемуся диспетчеру:
– Пусть выруливает.
– Его время через пятьдесят секунд.
– Ничего, на старте скорректируют.
Диспетчер пожал плечами и дал Романовскому согласие. С вышки было видно, как «супер» плавно тронулся с места, развернулся и побежал вдоль стоянки к взлетной полосе.
– Что он делает? Почему так быстро рулит? Врежется в самолеты или зарубит кого-нибудь винтами! – возмутился Терещенко над ухом диспетчера.
Тот оглянулся на командира, посмотрел в окно, потом опять на Терещенко удивленно.
– Чего медлите? Прикажите сбавить скорость
– 882, сбавьте газ, куда спешите? – нервно передал диспетчер.
– Нормально, – спокойно ответил Романовский.
– Я вам говорю: прекратить руление!.. Вот так. Теперь потихоньку двигайтесь к полосе.
Когда «супер» взлетел, диспетчер сказал раздумчиво:
– По-моему, он не превысил скорости движения разрешенную по земле, самолётам с тормозами.
– Вы бывший истребитель, вот вам и кажется, – миролюбиво возразил Терещенко. – Не можете привыкнуть к нашим черепашьим скоростям. Но работаете, молодцом! Передайте восемьсот восемьдесят второму на борт: после полета зайти ко мне.
– Может, не портить ему сейчас настроения?
– Передайте! И не забудьте записать нарушение в журнал.
– Слушаюсь!
Командир отряда уходил с ДП в хорошем настроении. Мысль поставить Романовского в ложное положение, унизить пришла к нему мгновенно, как только он увидел сомнительную ситуацию. И не потому, что думал раньше, как бы наказать, прибрать к рукам неугодного человека. Сработала выработанная в борьбе за место под солнцем привычка «хватать быка за рога, пока он еще не боднул больно». На военном языке это называется «упреждающим ударом». Подобной тактике научила жизнь.
В детстве он был самолюбивым, обидчивым мальчишкой. И практичным. Его идея засеять картохой укромную пустошь в лесу и не платить с нее продналог и другие подобные идеи приводили в восторг отца.
Закончив летную школу, он получил назначение в такой «медвежий угол», что хоть волком вой от нелетной погоды, скуки и безденежья. А его друг попал в подразделение аэрофлота другой республики.
По служебной лестнице Терещенко взбирался медленно, хотя не сомневался в своих незаурядных организаторских способностях и летном таланте. Чтобы ускорить взлет, пришлось очередной раз «упредить» одного из выскочек (напоить, а потом «нечаянно» показать начальству).
Если приходили на память подобные истории, он не терзался, как мягкотелая девица, считая подобные действия не подлостью, а самообороной. Он действовал не ради карьеры (как понимают ее искатели легкой и сладкой жизни). Используя неэтичные методы продвижения по службе, занимал пост и смело брал на себя ответственность, иногда очень тяжелую. Считал, что лучше приложить усилия и пробраться самому, чем допустить к рулю случайных, блатных.
Гордый, самолюбивый, он научился подчиняться, не как-нибудь, а беспрекословно. Такое качество быстро оценили. Друг, попавший в благоприятную служебную обстановку, стал начальником одного из управлений ГВФ и предложил ему должность командира отряда на подведомственной территории.
Научившись подчиняться, Терещенко стал нетерпим ко всем, кто этого не умел. Никчемные, вредные люди, способные только на демагогию, – эти люди не умели жить и по этому не имели права на устойчивые блага, а только на подачки. К ним с первой же встречи он отнес и Романовского. Когда тот написал фельетон в газету, – утвердился в своем мнении: люди, выносящие «сор из избы», не болеющие за свой коллектив, не помощники в работе, от них надо избавляться или приручать.
Когда Романовский, вернувшись из полета, зашел в его кабинет, лицо Терещенко приняло насмешливо-скептическое выражение. Он сидел, раскинув руки, ухватившись за углы полированной столешницы.
– Сегодня, товарищ Романовский, вы допустили нарушение, превысили скорость движения по земле, что грозило столкновением с другими самолетами. На свидание, что ли, спешили?
– Нарушения не было.
– Послушаем запись магнитофона?
– Разговор был, а нарушения нет. Я рулил с нормаль ной скоростью.
– Значит, руководитель полетов ошибся?
– Без сомнения.
– И вы можете доказать?
– На самолете нет прибора, фиксирующего скорость руления, так что придется поверить на слово. Можете спросить механиков, они тоже видели.
– Неделю тому назад я, кажется, изъял у вас первый талон нарушения? Законно?
– Вполне.
– А теперь…
Терещенко молчал, представляя сцену изъятия второго талона у Романовского. Он уже видел поблескивающую сталь ножниц, с хрустом сжимающую плотный кусок бумаги. Эта операция для гражданского летчика побольнее хирургической: ножницы на целый год отрезают нить, связывающую человека с небом.
– Для меня достаточно авторитетен руководитель полетов – сказал он. – Прошу ваше пилотское свидетельство.
– Зачем?
– Не будьте ребенком, Романовский. За такой проступок согласно Наставлению положено изъять талон.
– Не было нарушения.
– Неосмотрительно живете, Романовский. Распыляетесь. Вам хочется схватить павлина за хвост и в небе, и в газете, и профсоюз еще на себя взвалили. Не многовато ли? Целесообразно выбрать одно из трех. Вернее, из двух: летную нагрузку я с вас сегодня сниму.
– Это не сделает вам чести. Более того – будете раскаиваться.
– Угрожаете?
– Совесть вам покоя не даст.
– Гм… Совесть… Абстрактно, Романовский!.. Почему вы меня не жалуете, почему всеми средствами пытаетесь меня опорочить, подорвать авторитет? Нас в кабинете двое – говорите открыто, хоть матом ругайтесь, но дайте мне понять вашу суть. Что вы за штучка, Романовский?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!